глава 6

У нее ничего толком не выходило вспомнить об этом вечере, кроме того, что было славно и она много пела, а потом танцевала рок - н - ролл с Коньковым и Фомой. Абрикосов пытался было танцевать вместе с ними, но то ли казачья натура, то ли чувство юмора вмешались, - он, к бурному удовольствию всех, после первых тактов переходил на гопак. Зато Коньков танцевал как мастер; может быть, увлекаясь собственными придумками, но отточенно и гибко. А Фома Иванович - жестко, сосредоточившись сам в себе, как будто не веселился, а доказывал теорему. Вращался и прыгал с прямо каким - то лезгинским остервенением, а в конце музыки ставил четкую точку.

Где - то там сбоку пристраивалась и Любка; и видно, танцорка умелая. Но изрядно перебрала, и ее на пируэтах заносило.

Вот ведь, немало подробностей осталось - таки у Машеньки в памяти. Это как притопленная льдинка: толкни, и она всплывет.

Сначала она просто болтала с Кирой и девушкой Аней, которая оказалась, - не очень единственной, - пассией Фомы. Поэтому при знакомстве и взглянула на Машеньку косо. Беседа была необременительной, хватало времени и следить вокруг, и разглядеть внимательней книжные полки, к которым любопытство ее нет - нет, да тянуло.

Там стояло, к удивлению, множество французской и немецкой классики: суровые имена, выстроившиеся в целый длинный ряд. Две полки занимала институтская химия, физика. Вместе с тем, было изрядно советских плохих романов; несколько новых, серьезных переводных вещей; что - то сильно полинявшее и, видно, случайное с ятями; битком нагруженный шкаф фантастики, хорошей или плохой - она понятия не имела.

Она бы охотно вынула книжечку - другую полистать, несколько раз примеривалась. Но то вдруг мешал очередной Кирин вопрос, на который приходилось подумать прежде, чем ответить, то меж нею и полками начинали сновать люди или взлетала вся в страстях Элен. Это значило, сейчас будет нечто свежее совершено или налито.

Слава, аккуратно все - таки приглядывая за Машенькой, чувствовал себя в своей тарелке. Дурачился и грубиянился в обычном балбесовском стиле, даже свободнее, вдохновенней. Веселье шло слаженно, то есть, вроде и поврозь, а вместе. Периодически лилось и выпивалось, - теми, кто хотел, - причем бралось невесть откуда. Заведомого распорядителя, затейника не было. На правах хозяина чаще эту роль вел Фома; но даже и он не умел разорваться по частям. В одну сторону тянул стол. В другую - вытесненные по углам циник, Василь, Наполеон, которому, самому отъезжающему, просто необходимо было уделять минутку. Никак нельзя взглядом не поддерживать Аню; когда верх над Фомой брала четвертая сторона - девчата, Аня томилась и скрывала ревность.

А четвертая сторона совсем разошлась, раздухарилась и вешалась на Фому вперебой. Не удержалась даже Марго, как ни привлекателен ей был Темерлан. Впрочем, ее бесцеремонности были невинны и скромны. Света Турцева, замужняя женщина, понемногу тоже забыла свою личину и уже позволяла негрубо за собой приударять. Ну, все в рамках. А в разгульной, беспутной этой, казалось бы, компании незаметные рамки оказались строги, куртуазны, не преступить.

Даже Любка Белоногова, живущая, по молодости, пламенной надеждой впасть в разврат, прыгать - то прыгала, взмахивая подолом, с одних колен на другие, вертеть комсомольским задом вертела, а дальше этого не шло, не пускали.

Ясноглазую Любку здесь все слишком любили и лелеяли, чтобы обидеть. Неудержный эротизм против воли гнал ее в каждые мужские руки, она даже не глядела, чьи. Поэтому в комнате происходило непрерывное буцание: "плюх, хлоп, шлеп", Любкой перебрасывались как котенком. Вот она падала в объятия Василю; тот был рад, девушка на коленях приятнее, чем гитара. Минут пять она блаженствовала в чувственных музыкальных ладонях. Вдруг случайно что - нибудь произносил Абрикосов. Особо остроумное или нет, она приходила в восторг, рысью прыгала из рук прибалдевшего Василя на кудлатую голову нового героя. Слава ржал, обхватывал награду горстями и грубил простонародным комплиментом, пытаясь высвободить нос из корсажа и взглянуть на Машеньку, пойми мол. В это время Фома подымался со стула с рюмкой. И (мимоходом успев все - таки задеть Наполеона) Любка мчалась предложить себя в качестве закуски.

Фома Иванович выпивал, брал Любку одной железной клешней за ягодицу, другой за мордочку, приподнимал, без церемоний, взасос, закусывал, утирал локтем рот, плевал, благодарил: "Гляди, присосалась!", разворачивал на сто восемьдесят градусов и давал нешуточного пинка. Очумелая закуска летела к противоположной стенке и валилась точно на дядю Вовчика.

Издевались. Задержавшись при Вовчике дольше всех, ибо старый конь знал толк в дамах, оказывалась в дагестанском уголке, сильно колебля кавказскую благонадежность...

В конце концов Любка как дитя уснула на коленях у дяди Вовчика, обманутая, убежденная, что все эти пастушьи резвости - и есть свободная любовь, фри лав.

Ну а раз уж хлопцы, с желанием или без, расточали такую гору любезностей Любке, остальных дам им сам Бог велел не обделить, девчонки бы законно обиделись.

То есть, примерно сколько и Белоноговой, доставалось всем, включая солидную Киру. Меньше других от внимания страдала Элен, больше, пожалуй, Машенька. С непривычки. Плохо также, что она с детства ненавидела, когда ее щиплют.

Поэтому, хоть ей было очень лестно от самого дяди Вовчика получить поцелуйчик, от Василя дружеское пожатие талии, а от Фомы площадную брань (видно - видно, ее - то задевали и материли не просто по обязанности, от души. Очаровались, злодеи! И Славочка ни разу не прикоснулся неспроста, неспроста...); поэтому она велела себе улизнуть на недоступную позицию между столом, Кирой и пристально хладнокровным Коньковым.

С удивлением она отметила, что кураж и веселье быстро пошли на спад и улеглись. И это записала на свой счет. Растрепанная Марго угнездилась на край диванчика, Аня пристроилась к Фоме, Света Турцева и Слава так сильно хохотали, что выдохлись и взмокли. Фома впал в меланхолию, один Наполеон хлопал глазами как сыч, да фурия Элен отряхивала перья в углу.

Человек - гитара догадливее Машеньки, все понял правильно и тронул колки.

Был ли Василь что называется музыкант? Бог его разберет. Собиралась придраться, да забыла. Он начал с немодного, проверенного репертуара старой группы "Динамик".

Он сначала вежливо подергал струны, как бы прилаживал их к тишине. Потом забренчал, потом грустно и хрипловато повел. Песню про мячик, песню про волчок...


... Когда - то Машенька была девочка, ходила в шестой класс. Не классный руководитель, а почему - то завуч, толстая женщина, водила их с экскурсией на машиностроительный завод.

Машеньке запомнилась отчетливей всего голубая необъятность. Великанский параллелепипед - цех изнутри был выкрашен небесной эмалевой синевой.

Цех блистал, хотя ни солнца, ни огня вокруг не было, ровное освещение непонятно откуда шло; и теней не было на чистом полу и по углам.

Вверху, в том месте, что называется зенит, летала железная дорога, серебряные рельсы и шпалы. Огромный плоский квадрат по ним ездил. Нет, скорее сновал, бесшумной мышью, - туда, сюда. И тоже не оставлял теней. Быстрее квадрата, шаровой молнией прокатывалась время от времени по рельсам жестяная коробка. Наверно, стальная и многотонная; как высоко, голову сломаешь глядеть. Ни крюков, ни канатов сверху не свисало. Дорога была с иным, не практическим умыслом, такая традиция, ритуал.

Очень просторно, чтобы слышать отдельные звуки. Шумов раздавалось много, но они сливались и теряли вес, превращались в запороговый фон. Как вдруг, в наказание за неслышность, за тонкой перегородкой бацало "Бум! Бум! Бум!", много раз подряд, изо всех сил, аж переливалось в ушах. Все так расценили: это был им привет, "здрасьте" мол.

Пришла из маленькой дверцы серьезная тетенька, но гостеприимная, стала водить руками, объяснять. В цветном платье, без всякой спецодежды. Открыла им глаза, - а прежде цех казался вообще пустым, - что почти весь он уставлен большими мудреными станками, кнопочными, со всех сторон закрытыми кожухом, а какие внутри - поди, залезь. И сплошь белыми и синими, вот их незаметно потому.

Никто не узнал, вернее, не понял, что за стенкой бацает и какую продукцию точат или сверлят станки. А они работали, приблизишься - посвистывают. И между станков гуляют их командиры, руки - в - брюки. Сколько там Машеньке неполных было лет, а обратила внимание: мужчины, женщины в лиловых комбинезонах все молодые, свежие. Она уже пару раз влюблялась до этого, но сегодня по - настоящему, да сразу во всех! В статную девушку с чертиками - глазами и в косынке, в широкоплечего парня без усов, который все рвался рассказать и важничал. В много других девушек и парней, как бы и одинаковых, а разных. Особенно в их шелковые косынки, особенно в их лихие береты. Она забрела в тоннели станков далеко, кудрявый парень ей показал, и она даже разобралась, - "Че Пэ У" станок строгает, железные бруски как сыр строгает. Ее зачем - то искали, и парень огорчился, когда увели. Наверняка стояла зима, потому что на заводской проходной помнились лужи, дубленый вахтеров тулуп и черные собаки. А хозяина "Че Пэ У" она и сейчас представит в лицо. Кучерявый как цыган и добрый как Абрикосов.

Да, это было в декабре, у них заболела гриппом русский язык и литература...


...Ах! Машенька не на заводе, и не дома у себя, а в университете, в другом городе. Старая, умудренная, того паренька, наверно, уже и взрослее. Забавно, улетела, в детство впала. Вот тебе: "кружится волчок..."

Ностальгическое отделение как раз кончалось. "Новое что - то" придумала жизнь... (Фу ты, ну ты, песенка про агрегат! Сдохнуть можно)!

Почему - то все, а вроде умные, подхватили эту ерунду. Машенька немножко была растеряна, призадумалась; тут на втором куплете и ее зацепило, и уже, удивляясь, пела сама.

Или поддалась общему настроению. Или отделаться хотела от воспоминания, от детства, им здесь не место. И друзья Машенькины, да, друзья теперь уж, потому и орали хором первую попавшую глупость. Как и Машенька, эти одиозные дяди и тети, оказывается, стеснялись.

Или Василь, хитрец, заправлял ими как хотел. Вот почему слышала она - не один Фома здесь главный. Фома завел их, настроил, а душами, выходит, тут ведал скромный Василь.

И песня "агрегат", гляди ты, с изюминкой. Совсем не то, что на кассете. Там было нечто тугоухое как деготь, непереваримое; - Василь на медных, высоких струнах развел свистопляс с завываниями, гиком. Вышло не пение, а смехотура. Между куплетами Василь еще и успевал кричать "Опа!", и слушатели - подпеватели заводились ходуном.

В качестве сюрприза проснулась Любка и в обалдении взвыла хриплым басом, - народ покатился и началось совершенное невесть что. Переметнулись на похабные частушки, их полагалось петь с грузинским акцентом. Выпили. Когда же у Фомы запасы кончатся? Посмеялись.

Василь подстроил гитару как - то серьезно. Заиграл не аккордами, а мягкими переборами, после длинного вступления запел - негромко и певуче. Машенька не слышала раньше этой новой песни. Не эстрадной и не самодельной. И не о любви.

Тихий, мелодичный рассказ, переплетенный грустными струнами. Про домашнее тепло, про стужу и слякоть на улице, когда выглянешь в окошко; про легкий снег. Далеко за вьюгой звездой светила радость, бесплотная и ускользающая до времени. И рассказчик устал ждать; пойти навстречу - некуда идти, это как горизонт. И вот он в запертой квартире шлет на восток, на юг позывные. Они дойдут.

А пока он будет, сто лет или меньше, сколько нужно, - раз нужно, - выстукивать, выпевать свой пеленг...

Абрикосов потянулся к Машеньке через стол и осторожно шепнул: - Это песня Фомы. И следующую послушай.

Не хочет она следующую песню вспоминать. Своими словами не объяснишь, это не пересказывают. Вот Василь бросил петь и начал уже знакомое, Лозу, Розенбаума. Все равно минуту еще сидели все пришибленные, будто вместе хватанули денатурата.

Ей проговорились, что у Василя много написано собственных песен. Или он их потом исполнит, а может решил, что хватит.

Больше, действительно, не стоит. Она посмотрела на Фому: горбатый его морщинистый лоб полыхал как чело с алой печатью. Ей еще надо дойти домой, хотя уснуть уж точно не сможет.

Вдруг Машеньку взяли за руку. Она обернулась. Темерлан приглашал ее танцевать. Кира и Фома , Любка и дядя Вовчик уже объединились в танце.

В ней еще жило ощущение прозрачных Фоминских песен. Она встала легкая, как невесомая. Лучшее творение Лозы, "девочка - весна" показалось бездумным сочетанием фраз. Оно и лучше сейчас, не думать.

Темерлан очень вежливо ее вел; давал делать что хочет, расслабиться, расковаться. В ее - то понимании эти хождения парами - не танцы, но... ей нравилось. И Темерлан был достойный партнер, горбоносый, высокий. Почтительный, а в глазах - звезды. Она так, без старания, качественно отдохнула, груз переживаний полностью стаял с плеч.

А вот дядя Вовочка - ловелас. Тот еще юбочник! Чем там развлекались другие, а он все мудрит свою тройную игру. Машенька через Темерланово плечо взялась проницать. Любка ему слишком безголова, хлопот не оберешься. Кире, - вот истинная пара, - видно, давал созреть. В клещи же мудрый Вовчик прихватил замужнюю, то есть неопасную Турцеву; причем не с бухты - барахты, загодя, подлый, обхаживал...

Вон он пшеничными своими зарослями пошевеливает, охмуряет. А в уме продолжает считать, по лицу видно. И запасным вариантом Вовчик имеет не кого - нибудь, а Марго - веселушку!

Значит, и ее, Машеньку. На случай, если Света с крючка сорвется...

Ох, как забавно, интересно! Ну а я возьму, и не буду перед ним вертеть хвостом!

В те самые пять - шесть мгновений, пока планировала свою безжалостную тактику, Городецкая так пышно уже замахала хвостом, что твердокаменный Наполеон очнулся и изумился.

Она, ни - ни, не отдавала себе отчета.

Слава Богу, все так и поняли. Ее бросились приглашать наперебой.

Через час Коньков, лапушка, ее спас от карусельного вихря. Он в танце был так церемонен и строг, дал ей время отдышаться. Из его сухих рук она уж скользнула в уголок, на стул, в недоступность.

Сидела в опьянении счастья и мечтала, как завтра, в большой перерыв между иностранным и философией, соберет своих тетушек, найдут для сплетен укромный кабинет... Интересно, чем ее поприветствует завтра Фома?.. Сесть рядом с Наполеоном, я думаю, можно...

... Эх, признайся, Мария. Ничего - то ты не расскажешь. Отмахнешься парою слов про рок - н - ролл. Остальное, все вот это вокруг, уже слишком глубоко твое, или ты - его. И за партой сидеть, и кофе пить теперь будешь с Вовчиком, Василем, с Элен. И сплетничать станешь с Любкой, а скоро - бросаться на шею Фоме.

Подняла голову. Перед нею стоял Фома в своей вывороченной майке. Он задрал майку, почесал живот, вздохнул и поцеловал ей руку.

... Похвастать о рок - н - ролле ... Она, что ли, им еще выдала и рок - н - ролл?